Не умолчу и о поступке Александровом. Александр, взяв в плен дочерей Дария, о которых засвидетельствовано, что красота их ! была удивительна; не удостоил смотреть на них, посчитав постыдным для победителя уступать над собою победу женщинам. Это указывает на одно с заповедью, глаголющей, что воззревший на женщину для услаждения, хотя и не совершит прелюбодеяния самим делом, но за то, что допустил в душу желание, не освобождается от вины (Мф. 5,28). Рассуждая же о поступке Клиния, одного из близких Пифагору, трудно поверить, чтобы сходство его с нашими правилами было делом случая, а не тщательного подражания. Что же сделал Клиний? Дав клятву, он мог бы избежать потери трех талантов; но предпочел лучше заплатить их, чем клясться, хотя клятва его была бы в деле справедливом. Он как будто, представляю я, слышал ту заповедь, которая запрещает нам клятву (Мф. 5,33).

Вообще не должно служить телу, кроме крайней необходимости, а надобно доставлять все лучшее душе, любомудрием освобождая ее, как от темницы, от общения с телесными страстями, а вместе с тем делая и тело неодолимым для страстей. Одним словом, все телесное должно презирать тому, кто не хочет погрязнуть в телесных удовольствиях, как в тине. Надо иметь к телу столько же привязанности, сколько, по словам Платона, оно участвует в служении любомудрию, выражаясь подобно Павлу, который дает совет, что нимало не должно творить телу попечения в повод похотям (Рим. 13,14). Те, которые заботятся, чтобы тело было как можно наряднее, а душу, которая действует через тело, презирают как ничего не стоящую, чем тогда отличаются от людей, прилагающих попечение об орудиях, но не радеющих об искусстве, действующем через орудие? Поэтому, совершенно напротив, должно угнетать и сдерживать тело, как порывы зверя, и мятежи, производимые им в душе, усмирять, поражая рассудком, как бичом, а не ослаблять вовсе узды сластолюбию и не пренебрегать тем, что ум увлекается им, подобно вознице которого неудержимо несут необузданные кони.

Следует припоминать, как Пифагор, узнав что один из его знакомых очень тучнеет от телесных упражнений и многоядения, сказал ему: «Перестанешь ли отстраивать себе несноснейшую тюрьму?» Поэтому, говорят, сам Платон, предусматривая, что тело вредит душе, быть может, с намерением избрал для Академии не совсем здоровое в Аттике место, чтобы не давать телу очень нежиться, как и винограду не дают разрастаться излишними ветвями. Я слышал от врачей, что крайняя степень здоровья даже, опасна. Итак, если излишнее попечение о теле бесполезно для самого тела и служит препятствием душе, то покорствовать и услуживать телу - явное безумие. Но если бы научились мы презирать его, то едва ли стали бы удивляться чему-нибудь другому из всего человеческого. Ибо на что еще понадобилось бы богатство нам - ни во что ставящим телесные удовольствия? Кто обучился в рассуждении подобных вещей вести себя благородно, тот вовсе не способен избрать что-нибудь низкое и постыдное в деле или в слове, и самую нужду он будет определять естественными потребностями, а не удовольствиями. Ибо преступившие пределы потребностей, подобно несущимся вниз по скату, не имея перед собою ничего такого, на чем можно было бы удержаться, нигде не останавливаются в своем стремлении вперед, но чем более устремляются вперед, тем более для удовлетворения желания имеют нужду в равном или еще большем прежнему, согласно изречению Ексикестидова сына, Солона: «В богатстве у людей нет явного предела». В этом же надо взять себе в учители Феогнида, который говорит: «Не люблю и не желаю богатеть, а только бы прожить мне малым, не встретив ничего худого». Я дивлюсь и презрению всего вообще человеческого в Диогене, который доказал, что он богаче и великого царя; потому что меньше его имеет потребностей в жизни...