Ибо мне кажется, что написал он это не с другим намерением, а именно поощряя нас к добродетели и убеждая всех быть добрыми, чтобы мы, ослабнув от трудов, не отказались идти к цели. Так, если бы и другой кто восхвалял подобным образом добродетель, примем его слова, как руководствующие нас к тому же. Слышал я у одного, искусно изучившего мысли стихотворца, что если все стихотворения Гомера есть похвала добродетели и все у Гомера, кроме придаточного, ведет к сей цели, так к тому же клонится и то место, где Гомер представил, как вождь феакеан спасся нагим от кораблекрушения («Одиссея», песнь 6 и 7) и как сперва царица, когда надлежало ей застыдиться, увидев его нагим при самом его появлении, ощутила к нему уважение; потому что стихотворец представил его украшенным вместо одежды - добродетелью. Потом и прочие феакеане почли его столь достойным, что, оставив роскошь, в какой жили, все стали, глядя на него, ему подражать, и ни один феакеанин ничего более не желал, чем сделаться Одиссеем, и притом спасшимся от кораблекрушения. В этом месте, как говорил истолкователь стихотворной мысли, Гомер, едва не вслух всем вопия, говорит: «О добродетели должно стараться вам, люди; она и С претерпевшим кораблекрушение спасается от потопления, и на суше покажет доведенного до наготы более досточестным, чем счастливых феакеан». Вот такова добродетель!

Другие стяжания принадлежат своим владетелям не более, чем всякому другому; подобно тому как кость в игре выпадает и той и другой стороной; одно стяжание неотъемлемо - это добродетель, она принадлежит человеку и при жизни, и по смерти. Потому и Солон говорит о богатых: «Мы не поменяемся с ними богатством добродетели, потому что оно всегда постоянно, а имуществом владеет то тот, то другой из людей». Подобно тому место у Феогнида, где он говорит, что «Бог (какого бы Бога он ни разумел) наклоняет к людям то ту, то другую чашу весов, чтобы им то богатеть, то не иметь ничего». Ихийский софист Продик в одном месте своих сочинений сходно с ним любомудрствует о добродетели и пороке. И в его слова следует вникнуть умом, потому что и он человек, не достойный презрения. Говорится же у него, сколько помню его мысль, потому что дословно не знаю, кроме того, что сказано это просто, не мерною речью: «Когда Геракл, будучи очень молод и в таком же почти возрасте, в каком теперь вы, рассуждал, на какой ему обратиться путь: на тот ли, который через труды ведет к добродетели, или на другой легчайший, подошли две женщины. Это были добродетель и порок, потому что хотя они и молчали, но различие тотчас выказалось в их наружности. У одной красота была подготовлена с помощью притираний, она дышала роскошью, неотлучно водила с собою целый рой удовольствий, на него указывала и, обещая еще более удовольствий, старалась привлечь к себе Геракла. Другая была худощава, неубрана, смотрела пристально и выражала в себе иное, потому что обещала не что-нибудь легкое и приятное, но тысячи трудов, подвигов и опасностей, и везде: на суше и на море; награда же за это была такова, что, как выразился Продик, можно стать богом. И Геракл последовал, в конце концов, за этой женщиной». Почти все, сколько-нибудь заслуживающие внимания по мудрости, каждый по мере сил, в своих сочинениях более или менее распространялись в похвалу добродетели; им должно верить и стараться в самой жизни выразить их учения. Кто же любомудрие, заключающееся у других в словах, оправдывает делом, тот «один жив; прочие же - только движущиеся тени» («Одиссея», песнь 10, стих 495). Мне кажется, что такие похвалы походят на то, как если бы живописец подражал чему-нибудь дивному, например красоте человека, и человек действительно был таков, каким тот представил его на картине. Ибо с жаром хвалить добродетель перед людьми, вести о ней длинные речи, а наедине предпочитать целомудрию - удовольствие и справедливости -прибыток, назвал бы я подражанием тем, которые лицедействуют на зрелищах и часто выходят представлять царей и владельцев, не будучи не только ни царями, ни владельцами, но даже, может быть, и свободными. Притом играющий на лире неохотно согласится, чтобы лира у него была не настроена; и начальник хора не захочет иметь у себя такой хор, который бы не пел как можно согласнее. Но по жизни каждый сам с собою будет у нас в разладе, представит жизнь, не соответствующею словам; будет говорить словами Еврипида: «язык у меня клялся, а сердце не участвовало в клятве», и погонится скорее за тем, чтобы казаться добрым, а не за тем, чтобы быть добрым! Но, если поверить Платону, это крайний предел несправедливости: быть мнимо, а не действительно справедливым.